На самом деле, чудодейственный эффект, приписываемый пропаганде, имеет под собой не более оснований, чем падение иерихонских стен, приписываемое реву труб Иисуса Навина. Будь пропаганда сама по себе хоть на одну десятую столь же действенна, как это пытаются представить, тоталитарные режимы России, Германии, Италии, Испании были бы вполне безобидны. Они были бы крикливы и наглы, но были бы лишены леденящей душу жестокости тайной полиции, концентрационных лагерей и массового истребления.

Сама по себе пропаганда оказывается успешной главным образом среди разочарованных и отчаявшихся. Их трепещущие страхи, надежды и страсти толпятся на пороге их чувств и заслоняют от человека окружающий мир. Они способны видеть лишь то, что ранее себе вообразили, и в пылких речах демагога они улавливают музыку собственной души. В самом деле, разочарованным легче признать свои собственные представления и услышать эхо своих собственных дум в страстных и сумбурных, со звучными рефренами, словах, нежели в формулировках, соединенных безукоризненной логикой.

Сама по себе пропаганда, сколь бы искусной она ни была, неспособна поддерживать веру в людях, ее утративших. В целях самосохранения массовое движение должно быть готово к тому, чтобы заставить утративших веру силой поверить вновь²⁵.

Как мы увидим позднее (раздел 103), слова служат важным инструментом в подготовке почвы для массового движения. Но коль скоро движение пустило прочные корни, слова, хотя еще необходимые, перестают играть решающую роль. Как однажды заметил такой признанный мастер пропаганды, как доктор Геббельс: "Острый меч всегда должен стоять за пропагандой, если она хочет быть действительно эффективной"²⁶. Другие его слова не менее показательны: "нельзя не признать, что посредством пропаганды можно сделать больше, чем при полном ее отсутствии"²⁷.

утверждение, что насилие порождает фанатизм, по-видомому, столь же верно, как и обратное. Часто невозможно сказать, что возникло раньше. Фанатизм развивается как у тех, кто прибегает к насилию. Так и у тех, кто насилию подвеграется. Как заметил Ферреро по поводу террористов Французской революции, чем больше крови они "проливали. Тем больше нуждались в вере в абсолютность собственных принципов. Только абсолютное могло еще обелить их в собственных глазах и поддержать их отчаянную энергию. Якобинцы не потому пролили всю эту кровь, что верили в народовластие как в религиозный догмат; они пытались поверить в народовластие как в догмат потому, что страх заставил пролить их столько крови". Террор служит "истово верующему" не только, чтобы запугать и сокрушить своих противников, но и для усиления и углубления его собственной веры. Каждый акт линчевания на Юге Америки не только запугивает чернокожих, но и укрепляет фанатичную убежденность в превосходстве белых.

У обращенного против собственной воли насилие также может вызвать фанатизм. Подтверждено практикой, что он зачастую не менее, а иногда и более фанатичен в своей приверженности новой вере, нежели обращенный путем убеждения. Не всегда верны слова: "He who complies against his will is of his own opinion still"*. Ислам насаждал свою веру силой, и тем не менее насильно обращенные в магометанство нередко превосходили в преданности новой вере первых мусульман. Согласно Ренану, ислам благодаря практике насильственного обращения обретает "веру со временем становящуюся сильней". Фанатическая ортодоксия выходит на авансцену на более поздних стадиях массового движения. Она приходит тогда, когда движение находится на вершине своего могущества и может насаждать свою веру как насильно, так и путем убеждения.

Едва ли найдется хоть один пример того, когда бы массовое движение достигло значительных размеров и создало бы прочную организацию, лишь с помощью убеждения. Христианский историк Кю Сю Латурет вынужден признать, что 2как бы не был несовместим дух Христов с вооруженной силой. И как бы неприятно не было признавать сей факт, в действительной истории последняя часто давала возможность выжить первому". Светский меч превратил христианство в мировую религию. Завоевание и обращение шли рука об руку и последнее часто служило орудием и оправданием первого. Там, где христианству не удалось заручиться поддержкой государства, оно не приобрело сколь-нибудь широкого и прочного влияния. "В Персии … христианство вступило в конфликт с государственной религией, поддерживаемой троном и всегда было лишь верой меньшинства". В феноменальном распростанении ислама завоевание было причиной, а обращение - сопутствующим обстоятельством: "самыми благоприятными периодами для магометанства были времена его наивысшего политического могущества, и именно в эти периоды он получал наибольший приток извне". Реформация стронулась с места лишь после того, как завоевала поддержку государей и местных властей. Меланхтон, талантливейший из сподвижников Лютера, вопрошал: "Без вмешательства светских властей чем стали бы наши предписания?", И сам же отвечал: "Платоновскими законами". Там где, как во Франции, государственная власть была против Реформации, эта последняя была утоплена в крови и уже не восстала вновь. Если взять Французскую революцию, то станет очевидно, что "не революционные идеи, а революционные войска проникали повсюду в Европе", Дело зжесь даже не в интеллектуальной заразе. Дюмурье* протестовал против того, чтобы французы утверждали свой священный закон свободы "подобно Корану, с мечом в руке". И коммунизм утверждался в свое время не столько силой своих идей, но благодаря тому, что за ним стояла одна из сильнейших в мире армий.

Также может показаться, что коль скоро у массового движения есть возможность выбрать между убеждением и принуждением, оно как правило предпочитает последнее. Убеждение не так скоро дает результаты и эти результаты не так стойки. Св. Доминик** напутствовал еретиков-альбигойцев: "много лет я увещевал вас понапрасну, увещевал добром, проповедью, молитвою и слезами. Но, как гласит поговорка моей страны, "где не возьмешь молитвою - добьешься битьем". Мы напустим на вас государей и прелатов, которые, что поделать, вооружат народы и королевства против ваших земель … и так битье принесет пользу там, где доброта и молитвы были бессильны".

Утверждение, будто массовое движение нельзя остановить силой, не следует понимать буквально. Сила способна остановить и уничтожить даже самое мощное движение. Но такая сила должна быть беспощадна и настойчива. А для того уже становится необходимой вера, ибо беспощадные и упорные преследования могут быть вызваны только фанатической убежденностью: "Любое насилие, которое не имеет прочной духовной основы, будет колеблющимся и неверным. Оно лишено стабильности, которая может иметь основу лишь в фанатическом мировоззрении". Терроризм, имеющий истоком индивидуальную жестокость, никогда не бывает ни достаточно интенсивным, ни достаточно продолжительным. Он импульсивен, подвержен изменениям и колебаниям. "Но поскольку грань, отделяющая силу от снисходительности весьма тонка, преследуемое учение будет не только возрождаться раз за разом после каждой репрессии, но окажется даже в положении, позволяющем извлекать новые выгоды из каждого гонения". И лишь священный террор не знает ни снисхождения, ни границ.

Сила убеждения не является главной причиной, побуждающей движение распространять свою веру на все четыре стороны света: "Религии, отличающиеся большей глубиной веры часто ограничиваются презрением, насилием или, в лучшем случае, жалостью к иноверцам". Миссионерский пыл выступает не столько выражением переизбытка сил, который, словами Бэкона, "подобен мощному потоку, который непременно выйдет из берегов". По своей сути он служит свидетельством некоего глубокого опасения, настойчивого ощущения некоторой недостаточности. Прозелитизм - это в большей степени страстный поиск чего-то еще не найденного нами, нежели желание распространить в мире нечто, что у нас уже есть. Это - поиск окончательного и неопровержимого подтверждения того, что наша абсолютная истина на самом деле является одной и единственной. Прозелитствующий фанатик, обращая других, укрепляется в собственной вере. Чем более шаткой в своих основах является вера, тем более вероятен в ней миссионерский заряд. Сомнительно, чтобы движение, не исповедующее какую-нибудь нелепую и явно иррациональную догму, могло быть одержимо стремлением "либо завоевать человека, либо разрушить мир", С другой стороны, весьма вероятно, что те движения, в которых наблюдается наибольшее внутреннее противоречие между теорией и практикой (другими словами, с повышенным чувством вины) проявляет наибольший пыл в обращении других в свою веру. Чем более явной становится непригодность коммунизма для России, и чем более его вожди вынуждены были видоизменять и приспосабливать к действительности первоначальное учение, тем более откровенными и самонадеянными становились их нападки на "неверующий" мир. Рабовладельцы американского Юга становились тем агрессивнее в распространении своего образа жизни, чем более очевидной становилась его непригодность в новом мире. Коль скоро свободная рыночная экономика становится делом миссионерства, это верный признак того. Что ее эффективность и преимущества не являются более самоочевидными.