Презрение к настоящему

Поначалу массовое движение, как видно, склонно ставить настоящее выше прошлого. Оно воспринимает установившиеся институты и привилегии как вторжение дряхлого мерзкого прошлого в девственное настоящее. Но чтобы ослабить удавку прошлого необходима высшая степень единства и неограниченное самопожертвование. Это означает, что люди, созванные для атаки на прошлое с целью освобождения от него настоящего, должны добровольно отказаться от шансов на вкушение плодов настоящего и на вступление в права наследства. Абсурдность ситуации очевидна. Отсюда неизбежное смещение акцента по мере того, как движение набирает обороты. Настоящее - первоначальная цель - покидает сцену, уступая место своему преемнику - будущему. И даже более: настоящее брошено как грязное белью в одну кучу с презренным прошлым. Линия фронта теперь проходит между тем, что было и есть и тем, что будет.

Потерять жизнь означает потерять настоящее, однако потеря затасканного, обесценившегося настоящего - небольшая потеря.

Массовое движение не только изображает настоящее как жалкое и убогое, но делает это намеренно. Картину индивидуального существования оно расписывает в мрачных тонах: как угрюмое, тяжелое, невыносимое, унылое. Оно презирает удовольствия и удобства и превозносит суровую жизнь. Оно видит в обычном веселье нечто непристойное или даже недостойное, представляя стремление к личному счастью как безнравственное. Довольствоваться собственной жизнью - значит вступить в сговор с врагом: настоящим. Первая цель аскетического идеала, проповедуемого большинством движений - выработать презрение к настоящему. Кампания против жизненных привязанностей - это попытка обрубить все прочные связи с настоящим. И рядом с этим тусклым и унылым индивидуальным существованием, лишь подчеркивая его бесцельность, разворачивается красочное и завораживающее коллективное представление.

Даже сама неосуществимость многих целей, выдвигаемых перед собой массовым движением, представляет собой часть похода на настоящее. Все достижимое, осуществимое и возможное является частью настоящего. Предложить нечто практически реализуемое значило бы упрочить положение настоящего и примириться с ним.

Вера в чудеса также подразумевает отвращение и презрение к настоящему. Когда Тертуллиан заявлял: "И Он погребен был и снова воскрес, это несомненно, ибо невозможно", он издевался над настоящим. Наконец, мистицизм движения есть также средство уйти от настоящего. Он воспринимает настоящее как слабый и искаженный отблеск обширного неведомого, пульсирующего под и над. Настоящее - лишь тень и иллюзия.

Истинное презрение к настоящему невозможно без твердой надежды на лучшее будущее. Как бы мы не сетовали на скуку этого мира, если будущая перспектива чревата ухудшением или даже неизменным повторением настоящего, сколь бы тяжелым и безрадостным оно не было, мы с неизбежностью примиримся с нашим существованием.

Все массовые движения вызывают пренебрежение настоящим, изображая его не более, чем подготовку славного будущего, неприметный половичок у порога грядущих тысячелетий. Для религиозного движения настоящее- место ссылки, юдоль скорби на пути к царствию небесному; для социальной революции оно- - небольшой полустанок на пути к Утопии; для националистического движения - малозначительный эпизод, предваряющий окончательный триумф.

Конечно же, надежда, питаемая яркими картинами славного будущего - источник отваги куда более мощный, нежели тот, что берет начало в пренебрежении к настоящему. Массовому движению нужно направлять сердца и умы своих последователей к будущему даже тогда, когда оно не вовлечено в смертельную борьбу с существующими институтами и привилегиями. Самопожертвование, важнейшая составляющая совместной жизни и действий, невозможно без надежды. Когда у нас есть только настоящее, мы стараемся взять от него сколько можем и крепко держимся добытого. Мы плывем в океане ничто, цепляясь за каждый мелкий обломок кораблекрушений, как если бы он был древом жизни. С другой стороны, когда все еще впереди и предстоит, ничего не стоит разделить все и жить предвкушением грядущих благ. (…)

Лишенные же надежды разобщены и склонны к отчаянным поискам своего места в жизни. Общее страдание, когда оно не подкреплено надеждой, само по себе не объединяет и не пробуждает великодушия по отношению к ближнему. Порабощенные евреи в Египте, "жизнь" которых была "горькой от тяжелой работы", были склочной и сварливой толпой. Моисей, прежде чем объединить их, должен был дать им надежду на обетованную землю. Тридцать тысяч потерявших надежду людей в концентрационной лагере в Бухенвальде не выработали никаких форм совместных действий и не проявляли никакой готовности к самопожертвованию. Так было больше алчности и жестокого эгоизма, нежели в самом корыстолюбивом и коррумпированном из свободных обществ. "Вместо того, чтобы искать пути взаимопомощи, они использовали всю свою изобретательность на господство и угнетение друг друга"².

Возвеличивание прошлого способно послужить средством уничижения настоящего. Но без сочетания с нетерпеливым ожиданием будущего, такой восторженный взгляд на прошлое способен привести к осторожности, а не к безрассудным порывам массового движения. С другой стороны, нет более действенного средства умалить настоящее, как представив его простым связующим звеном между славным прошлым и славным будущим.

Таким образом, хотя поначалу массовое движение поворачивается к прошлому спиной, в последующем оно "вспоминает" о нем, начиная уделять давнему славному прошлому повышенное, нередко показное, внимание. Религиозные движения возвращаются вспять, ко дню творения; социальные революции вызывают воспоминания о золотом веке, когда люди были свободны, равны и независимы; националистические движения оживляют картины прошлого величия. Это обращение к прошлому проистекает не только из желания легитиимизировать перемены, но также из стремления подать настоящее как простую интерлюдию между прошлым и будущим.

История наделяет нас чувством непрерывности, Захваченный живым видением прошедшего и будущего "истово верующий" представляет себя частицей чего-то вечного, что простирается бесконечно вперед и назад. Он может пожертвовать настоящим (и своей собственной жизнью) не только потому, что оно - вещь жалкая, не стоящая того, чтобы за нее цепляться, но и потому, что оно не является началом и концом всего сущего. Вдобавок, эта чрезмерная поглощенность прошлым и будущим лишает настоящее его реальности. Она превращает настоящее в часть или отделение какой-то процессии или парада. Последователи массовых движений видят себя на этом параде бьющими в барабаны и с реющими знаменами в руках. Они - участники захватывающей дух драмы, исполняемой перед громадной аудиторией - прошлыми и будущими поколениями. Им внушено, что они - на самом деле не они, а актеры, играющие роли. И что их занятие нечто гораздо большее, нежели реальность. И смерть они воспринимают также как театральный жест - жест игры в другого.

Пренебрежительное отношение к настоящему развивает способность к прогнозированию будущего. Хорошо приспособленные к жизни люди - плохие прорицатели. И, наоборот, те, кто не в ладах с настоящим, обладают чуткой настройкой, позволяющей им улавливать первые сигналы перемен и начатки нового.

Беззаботное существование делает нас невосприимчивыми к возможностям радикальных перемен. Мы держимся того, что мы называем здравым смыслом, практической точки зрения. На самом деле это лишь другое имя для безграничного доверия к вещам, как они есть. Особенность приятного и безмятежного существования - превращать другие, даже чреватые непосредственной опасностью реальности в нечто расплывчатое и призрачное. Но когда наступает время перемен, именно практичные люди оказываются захваченными врасплох и начинают походить на мечтателей, пытающихся ухватиться за то, чего нет.

Наоборот, те, кто отрекается от настоящего и устремляет свои взоры к тому, что будет, способны распознать начатки будущей опасности или выгоды, невидимые для большинства. Так что разочарованный и "истово верующий" - лучшие предсказатели, нежели те, кто желает сохранения статус-кво. "Фанатики чаще трезвомыслящих ухватывают ту нить, что ведет к будущему".

Здесь интересно было бы сравнить позиции, которые занимают по отношению к настоящему, будущему и прошлому консерватор, либерал, скептик, радикал и реакционер.

Консерватор сомневается, что настоящее может быть улучшено и пытается сформировать будущее по образцу настоящего. Для подтверждения правомерности настоящего консерватор обращается к прошлому: "Я испытывал потребность в непрерывности, уверенности в том, что наши современные заблуждения коренятся в человеческой природе как таковой, что наши новые причуды были ересями еще в древности, что то. Что мы ценим и любим и что находится под угрозой сегодня, находилось не в лучшем положении и вчера".Сколь же, однако, много общего между консерватором и скептиком! "Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас". Для скептика настоящее - сумма всего того, что было и что будет. "Что было, то и будет; что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем".

Либерал видит настоящее как закономерный продукт прошлого, постоянно прибывающий и развивающийся в направлении еще лучшего будущего: вести подкоп под настоящее значить увечить будущее. Таким образом, все эти три; консерватор, скептик и либерал, благосклонно относятся к настоящему и, как следует ожидать, неодобрительно относятся к идее самопожертвования. Их отношение к самопожертвованию лучше всего выражено скептиком: "… и псу живому лучше чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают …и нет им более части ни в чем, что делается под солнцем".

Радикал и реакционер не приемлют настоящего. Они рассматривают его как аберрацию и извращение. Оба готовы поступить с настоящим жестоко и безрассудно и оба одобряют идею самопожертвования. Чем же они различаются? Во-первых, мнением относительно податливости человеческой природы. Радикал страстно верит в неограниченную способность человека к совершенствованию. Он убежден, что изменив окружение человека и совершенствуя методы воздействия на человеческую душу, можно создать новое, доселе невиданное общество. Реакционер же не верит в необъятность ресурсов добра у человеческого существа. Ежели стабильное и здоровое общество и может быть создано, то лишь следуя проверенным образцам прошлого. Он видит будущее как славное восстановление, а не как беспрецедентное новшество.

На практике, разделительная линия между радикалом и реакционером не всегда различима. Реакционер проявляет радикализм, когда он приступает к воссозданию своего идеального прошлого. Образ его прошлого в меньшей степени основан на том, что действительно было, нежели на том, что он хотел бы видеть в будущем. Он привносит нового больше, чем восстанавливает старого. Подобный сдвиг происходит и с радикалом, когда он переходит к строительству своего нового мира. Он чувствует необходимость в практическом руководстве, и поскольку он разрушил настоящее, он вынужден искать для себя точку отсчета в прошлом. В случае, если для создания нового ему приходится прибегать к насилию, взгляд его на человеческую природу становится менее радужным и приближается ко взглядам реакционера.

Практическая неразличимость реакционера и радикала становится особенно очевидной на примере тех, кто причастен к национальному возрождению. Последователи Ганди в Индии и сионисты в Палестине намеревались восстановить прославленное прошлое и одновременно создать невиданную Утопию. Пророки также были помесью реакционера и радикала. Они проповедовали возврат к старой вере и в то же время прозревали новый мир и новую жизнь.

То, что пренебрежительное отношение массового движения к настоящему вытекает из склонностей разочарованных и отчаявшихся, не подлежит сомнению. Что удивляет, так это огромная радость, какую судя по всему испытывают эти люди, когда поносят настоящее и все, что с ним связано. Такое наслаждение - не просто вымещение обиды. Здесь должно крыться нечто большее. Так оно и есть. Разглагольствуя о неизбывной низости и мерзости своего времени, разочарованные как-то сглаживают чувство краха и изоляции. Они словно говорят: "не только наша жизнь, но и жизнь всех наших современников, даже самых счастливых и удачливых, никчемна и пуста". Обесценивая настоящее, они тем самым обретают смутное чувство равенства с другими.

Средства, какими массовое движение делает настоящее несносным (раздел 48) встречают живой отклик в душе разочарованного. Самообладание, необходимое для преодоления соблазнов, дает им иллюзию силы. Им кажется, что, владея собой, они владеют миром. Оправдание массовым движением невозможного и недостижимого также приходится им по вкусу. Неудачливые в повседневных делах имеют склонность тянуться к невозможному. Это- способ скрыть свои недостатки. Ибо когда нам не удается достигнуть возможного. В этом следует винить только себя самих; но когда мы не можем достичь невозможного. Мы оправдываем неудачу грандиозностью задачи. Риск опозориться меньше, когда мы пытаемся совершить невозможное, нежели когда мы стараемся достичь возможного, Так получается, что неудачи в повседневной жизни часто порождают неимоверную смелость.

Может создаться впечатление, будто разочарованный получает такое же (если не большее) удовольствие от средств, используемых массовым движением, как и от поставленных им целей. Он испытывает наслаждение от хаоса, от падения удачливых и преуспевающих. Но радуется вовсе не тому, что расчищается место для будущего вертограда. В его фанатичном "все или ничего" больше слышится жажда второго, нежели первого.