Но и различия существенны: армия не ставит своей задачей утолить жажду новой жизни; она - не путь спасения. Ее нельзя использовать наподобие стрекала в руках погонщика для того, чтобы загнать желающих и нежелающих в новую жизнь. Наоборот, армия служит преимущественно инструментом для поддержания или распространения существующего порядка (старого либо нового). Она - инструмент временный, который в нужный момент можно собрать или разобрать. Массовое же движение, напротив, - непреходящий, и те, кто вступает в него, делают это на всю жизнь. Бывший солдат - это ветеран, даже герой; бывший "истово верующий" - это ренегат. Армия - инструмент поддержания, защиты и экспансии настоящего. Массовое же движение разрушает настоящее. Его цель - будущее и в этом его сила. Когда массовое движение начинает проявлять интерес к настоящему, это означает, что оно достигло того, чего хотело. Оно перестает быть движением и становится институтом: церковью, правительством или армией (воинской или трудовой). Народная армия, являющаяся зачастую конечным продуктом массового движения, сохраняет множество атрибутов этого последнего - ханжескую риторику, лозунги, "священные" символы; но подобно любой другой армии, объединяющими факторами в ней служат не столько вера и энтузиазм, сколько бесстрастный механизм муштры, корпоративный дух и принуждение. Она быстро утрачивает аскетизм и нравы религиозной общины и демонстрирует тот же буйный нрав и вкус к радостям жизни, каким отличается всякая армия.

В качестве инструмента настоящего армия имеет дело главным образом с возможным. Ее командиры не верят в чудеса. Даже будучи движимы горячей ворой, они остаются открытыми для компромисса. Они не исключают возможности поражения и умеют отступать. Напротив, вождь массового движения полон чрезвычайного презрения к настоящему - ко всем его упрямым фактам и трудностям, даже географическим и погодным. Он уповает на чудо. Его ненависть к настоящему (его нигилизм) еще более усиливается, когда ситуация становится безнадежной. Ущерб от него для страны и народа больше, чем от военного поражения.

Готовность к самопожертвованию в армии поддерживается чувством долга, "игрой в другого", esprit de corps*, муштрой, верой в военноначальников, спортом, жаждой славы и приключений, Эти факторы здесь (в отличие от массового движения) идут не от пренебрежения настоящим и не от отвращения от своего постылого Я. Поэтому оно могут культивироваться в трезвой атмосфере. Солдат-фанатик в большинстве случаев - фанатик, ставший солдатом, а не наоборот. Дух воинского самопожертвования нашел наиболее благородное выражение в словах Сарпедона, сказанных Главку во время штурма ахейской стены:

Самое разительное различие между массовыми движениями и армиями заключается в их отношении к массе и толпе. Де Токвиль отмечает, что "люди военного звания скорее всех теряют голову и оказываются бессильными, когда вспыхивают революции". Для типичного генерала масса это то, во что превращается его армия в случае ее распада. Он прежде всего берет в расчет неустойчивость массы и ее страсть к анархии, а не ее готовность к самопожертвованию. Он видит в ней скорее конечный ядовитый продукт распада коллективного организма, нежели сырье для нового мира. Его отношение к ней - смесь страха и презрения. Он знает, как подавить массу, но не знает, как ее покорить. Наоборот, все лидеры массовых движений от Моисея до Гитлера черпали вдохновение в море обращенных к ним лиц,