14

Объединяющие факторы

Ненависть

Ненависть - наиболее доступный и универсальный из объединяющих факторов. Она отрывает индивида от его собственного Я, заставляет его забыть о своем благе и будущем, освобождает его от ревности и самоиска. Человек становится анонимной частицей, трепещущей от желания без остатка слиться, смешаться с себе подобными в одну раскаленную добела массу. Гейне считал, что то, чего не может сделать христианская любовь, выполняет всеобщая ненависть¹

Массовое движение может зародиться и развиться без веры в Бога, но без веры в дьявола - никогда. Когда Гитлера спросили, считает ли он, что евреи должны быть уничтожены, он ответил: "Нет… Ибо иначе нам пришлось бы выдумать их. Важно иметь осязаемого врага, а не только абстрактного"². Ф. А. Фойгт рассказывает об одной японский делегации, прибывшей в 1932 году в Берлин для изучения опыта национал-социалистического движения. Фойгт спросил у одного из членов делегации, что он думает о движении. Тот ответил: "Это великолепно. Я хотел, чтобы у нас в Японии было нечто в таком роде. Жаль только, это невозможно, так как у нас нет ни одного еврея"³. Проницательность и дальновидность людей, знающих как привести массы в движение или как поддерживать это движение, заключается, по-видимому, в том, чтобы указать достойного врага, выбрать нужную доктрину и принять нужную программу. (…)

Одним из главнейших недостатков Чан Кайши заключался в неспособности найти и внедрить в умы образ нового дьявола в момент, когда враги-японцы сошли со сцены с окончанием войны. Честолюбивый , но простодушный генерал был видимо слишком самоуверен, чтобы понять, что не он, а японский дьявол генерировал энтузиазм, единство и готовность к самопожертвованию китайцев.

Всеобщая ненависть способна соединить даже самые разнородные элементы. Разделить ненависть с врагом, значит заразить его чувством общности и тем самым сломить его волю к сопротивлению. Гитлер использовал антисемитизм не только для объединения немцев, но также для подрыва решимости польских, румынских, венгерских и, наконец, французских юдофобов. Подобным же образом он использовал антикоммунизм.

Представляется, что идеальный дьявол, как и идеальное божество, должен быть единственным. Со времени Гитлера - крупнейшего специалиста по дьяволам - мы знаем, что гений великиго вождя заключается в его способности концентрации всей ненависти на одном единственном враге, чем он добивается того, что "при известных условиях даже заклятые враги объединялись перед лицом общего врага"⁴. Когда Гитлер указал на еврея как на дьявола, он практически весь мир за пределами Германии населил евреями или теми, кто на них работал. "За спиной Англии стоит Израиль, и за спиной Франции, и за спиной Соединенных Штатов"⁵. Сталин также следовал "монодиаболистическому" принципу, когда искал дьявола. Первоначально дьяволом был фашист, впоследствие - американский плутократ.

Опять же, подобно идеальному божеству, идеальный дьявол всемогущ и вездесуш. Когда Гитлера спросили, не слишком ли много значения он придает евреям, он воскликнул: "Нет, нет и нет! … Невозможно переоценить достоинства еврея в качестве врага"⁶. Любая оплошность и провал движения - работа дьявола. А каждый успех - победа над его кознями⁷

Наконец, идеальный дьявол, по-видимому, всегда чужак. Чтобы местный враг превратился в дьявола, его надобно снабдить иноземной родословной. Гитлеру было легко представить германских евреев как чужаков. Русские революционные агитаторы подчеркивали иноземное (варяжское, татарское, западное) происхождение российского дворянства⁸. Во времена Французской революции аристократы рассматривались как "выходцы из варваров-германцев, тогда как остальное население Франции происходило от цивилизованных галлов и римлян"⁹.

В ходе Пуританской революции роялисты "получили ярлык "норманнов", потомков иноземных завоевателей"¹⁰.

Когда мы любим, мы обычно не ищем союзников. В самом деле, мы зачастую смотрим на тех, кто любит то же, что и мы, как на соперников и нарушителей наших владений. Но когда мы ненавидим, мы всегда ищем союзников.

Естественна потребность в сочувствующих, когда мы испытываем справедливое чувство обиды и жаждем отплатить причинившим нам зло. Но поразительно, что желание иметь союзников оказывается еще более настоятельным, когда наша ненависть не проистекает из какой-либо явной обиды и едва ли оправданна. Обычно именно беспричинная ненависть влечет нас к союзу с теми, кто ненавидит так же, как и мы; и именно этот сорт ненависти служит одним из сильнейших цементирующих факторов.

Откуда берется эта безотчетная ненависть и в чем кроется ее объединяющий эффект? Она является выражением отчаянного усилия подавить ощущение своей никчемности, ничтожности, вины и других недостатков Я. Презрение к самому себе здесь трансформируется в ненависть к другим, и мы прикладываем массу усилий чтобы замаскировать это переключение. Очевидно, наиболее эффективным способом такой маскировки оказывается поиск как можно большего числа тех, кто ненавидит так же, как и мы. Здесь более чем где-либо мы нуждаемся во всеобщем согласии; и большая часть нашего миссионерства заключается, по-видимому, не в том, чтобы воспламенять других огнем нашей пламенной веры, сколько в том, чтобы заразить их бациллами нашей безотчетной ненависти.

Даже в случае справедливой обиды наша ненависть проистекает не столько из сознания причиненного нам зла, сколько из ощущения нашей беспомощности. Никчемности и малодушия - другими словами _ из презрения к себе. Когда мы чувствуем себя выше своих мучителей, мы скорее будем презирать, даже жалеть их, но не ненавидеть¹¹. Что отношение между обидой и ненавистью не является простым и непосредственным видно хотя бы из того факта, что ненависть не всегда направлена против тех, кто нанес нам обиду. Часто зло причиненное одним человеком служит причиной для ненависти к другому или другим, совершенно непричастным. Русские, терроризируемые сталинской тайной полицией, легко воспламенялись ненавистью к "буржуазным поджигателям войны"; немцы, униженные версальским договором, утоляли свое чувство мести, истребляя евреев; зулусы, угнетаемые бурами, устраивали резню среди индусов; "белая шваль" с американского Юга, угнетаемая диксикратами*, линчевала чернокожих.

Презрение к себе вызывает в человеке "самую несправедливую и преступную из страстей, какую только можно вообразить: он проникается смертельной ненавистью к той истине, которая обличает его и открывает ему глаза на его недостатки"¹².

* Диксикраты (от амер. Dixie - Южные Штаты) - название, которое амер. пресса дала состоятельной части населения белого Юга.

Что эта ненависть проистекает более из презрения к себе, чем из законного чувства обиды, видно из тесной связи между ненавистью и нечистой совестью.

Видимо, нет более верного пути заразиться вирусом ненависти к человеку, чем нанести ему какую-либо серьезную обиду. То, что другие

Вправе быть в обиде на нас. Служит для нас более существенным поводом их ненавидеть, чем если бы дело обстояло наоборот, Когда мы показываем людям их вину с целью их пристыдить, они не становятся от этого более скромными и кроткими. Скорее этим мы вызовем их на дерзость и возбудим безотчетную агрессивность. Агрессия подобна оглушительному грохоту, поднимающемуся чтобы заглушить в нас голос совести.

За каждым наглым словом и делом, за каждой дерзкой выходкой стоит больная совесть.

Причиняя зло тем, кого мы ненавидим, мы лишь подливаем масла в огонь нашей ненависти. Наоборот, обходясь с врагом великодушно, мы притупляем нашу ненависть к нему.

Самый действенный способ успокоить нашу больную совесть - это убедить себя и других в том, что те, кому мы нанесли обиду, в действительности являются порочными созданиями, заслуживающими любого наказания. Даже смерти. Мы не можем испытывать жалости к тем, кого обидели, как не можем быть к ним и равнодушными. Мы должны ненавидеть и преследовать их - иначе нам придется презирать себя.

Возвышенная религия неизбежно порождает сильное чувство вины. Существует неизбежный контраст между возвышенностью веры и несовершенством мира земных дел. И, как следовало ожидать, чувство вины вызывает ненависть и агрессию, Тем самым, по-видимому, чем возвышенней вера, тем более ядовитую ненависть она порождает.

Легче ненавидеть врага, в котором есть много хорошего, нежели такого, который во всем плох. Человек склонен ненавидеть тех, кого презирает. У японцев было то преимущество, что они восхищались американцами больше, чем те ими. Это позволило им ненавидеть американцев более горячо, чем те ненавидели их.

Врожденное чувство превосходства над другими народами умеряет чувство ненависти к ним в случае международных конфликтов. Ненависть американца к соотечественнику куда сильней, нежели антипатия к иностранцу. Интересно, что отсталый Юг отличается большей ксенофобией, чем другие регионы страны. Если американцы начнут ненавидеть иностранцев всем сердцем, это будет признаком того, что они утратили доверие к собственному образу жизни.

То, что чрезмерная ненависть таит в себе восхищение подтверждает склонность подражать тем, кого мы ненавидим. Таким образом, каждое массовое движение творит себя по образу и подобию своего дьявола. Христианство в годы своего наивысшего подъема создало образ Антихриста. Якобинцы практиковали все те же мерзости тирании, против которых восставали. Коммунистическая Россия была чистейшим и последовательнейшим образчиком монополистического капитализма. Гитлер использовал "Протоколы сионских мудрецов" в качестве учебника и путеводителя; он следовал им "вплоть до мельчайших деталей"¹³.

Удивительно, с какой точностью угнетенные копируют ненавидимых угнетателей. Способность зла переживать злых людей частично может быть объяснена тем фактом, что те, у кого больше всего оснований ненавидеть зло, более всего зависят от него и тем самым его увековечивают. Тем самым очевидно, что влияние фанатиков никак не соизмеримо с их способностями. И обращая в свою веру, и борясь со своими врагами, он лепят мир по своему образу и подобию. Фанатичное христианство наложило свой отпечаток на античный мир, как завоевывая приверженцев, так и вселяя в своих языческих противников неведомые тем ранее рвение и жестокость. Гитлер навязал свои нормы миру, как водворяя нацизм, так и вынуждая демократии к нетерпимости и жестокости. Коммунистическая Россия формировала по своему образу и подобию как своих сторонников, так и противников.

Итак, хотя ненависть и служит подходящим инструментом для мобилизации общества в целях защиты. В длительной перспективе она обходится недешево. Мы платим за нее потерей всех или большинства ценностей, на защиту которых мы вставали.

Гитлер, знавший о присущем ненависти подспудном восхищении, извлек из этого примечательный вывод. Очень важно, говорил он, чтобы национал-социалист заслуживал и искал злобной ненависти своих врагов. Эта ненависть была для него лучшим подтверждением превосходства национал-социалистической веры. "Лучшим мерилом … истинности его (национал-социалиста) позиции, искренности его убеждений и силы его воли выступает враждебность, какую испытывают к нему враги нашего народа"¹⁴

Когда мы угнетены сознанием своей никчемности, мы, по-видимому. Не считаем себя лучшими по сравнению с одними и худшими чем другие, но ощущаем себя худшими из худших. Тогда мы ненавидим весь мир и готовы излить свой гнев на все творение.

Есть для разочарованного и отчаявшегося глубокое упоение в наблюдении падения удачливого и бесчестия праведника. Во всеобщем упадке он видит путь ко всеобщему равенству. Хаос. Как и могила, - это "земля обетованная" для равенства. Его горячая убежденность в том, что должны быть новая жизнь и новый порядок питается сознанием того, что старый мир должен быть разрушен до основания перед тем, как будет построен новый. Его громкие взывания тысячелетнего царства продиктованы ненавистью ко всему существующему ми страстным желанием конца света.

Страстная ненависть способны придать смысл и цель пустой жизни. Потому люди, страдающие от сознания бесцельностисобственной жизни, пытаются обрести новое содержание не только посвящая себя "святому делу", но и заботливо лелея фанатическую ненависть. Массовое движение предоставляет неограниченные возможности как для одного, так и для другого.

Трудно оценить истинность слов Паскаля, что "все люди от природы ненавидят друг друга", а любовь и милосердие суть не более как "притворство и личина, ибо в глубине их таится ненависть"¹⁵. Однако невозможно отделаться от впечатления, будто ненависть является всепроникающим реактивом, входящим в состав всех сложных соединений нашей внутренней жизни. Все наши порывы, привязанности, страсти и надежды, распадаясь, выделяют ненависть. И наоборот, можно синтезировать страсть и надежду, активируя ненависть. Лютер отмечал: "Когда мое сердце холодно и я не могу молиться как подобает, я бичую себя мыслью о нечестивости и неблагодарности моих врагов, папы и его приспешников, Цвингли, с тем чтобы сердце мое исполнилось праведным негодованием и ненавистью, и я смог сказать с пылом и страстью: "Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя!". И чем сильнее моя ненависть, тем более страстными становятся мои молитвы"¹⁶.

Единство и самопожертвование сами по себе, даже вызванные с помощью самых благородных средств, открывают возможности для ненависти. Даже когда люди сплачиваются вместе для установления на земле терпимости и мира, они бывают крайне нетерпимы к тем, кто думает иначе.

Самоотчуждение, без которого не может быть ни самоотречения, ни полной ассимиляции индивида в коллективное целое, вызывает, как уже было показано¹⁷, наклонность к страстным устремлениям, в том числе и к страстной ненависти, Существуют и другие факторы, способствующие росту ненависти в атмосфере единства и самоотвержения. Акт самоотречения, как кажется, дает нам право быть суровым и безжалостным к другим. Преобладает мнение, будто "истово верующий", особенно когда он религиозен, скромен. На деле же самоотречение и самоуничижение вселяют гордость и высокомерие. "Истово верующий" склонен рассматривать себя принадлежащим к когорте избранных, солью земли, светом мира, царем скрывающимся под скромным одеянием, кому уготовано наследовать и эту землю, и царствие небесное¹⁸. Всякий, придерживающийся иной веры - исчадие ада, нежелающий внимать - обречен на погибель.

Это можно представить и так: когда мы отрешаемся от своего Я и становимся частью единого целого, мы не только отказываемся от преимуществ, предоставляемых личной независимостью. но и освобождаемся от личной ответственности. Едва ли можно представить, до каких крайностей жестокости и беспощадности способен дойти человек, когда он свободен от страхов, колебаний. Сомнений и неосознанной тяги к порядочности. которые тесно связаны со способностью человека судить и различать. Когда мы теряем нашу индивидуальную независимость в безличной коллективности массового движения, мы обретаем новую свободу: свободу ненавидеть, угнетать, лгать, пытать, грабить и предавать без стыда и угрызений. В этом, безусловно, заключена толика притягательности массового движения. Здесь мы находим то "право на бесчестье", которое, по Достоевскому, являет необоримое искушение¹⁹. Гитлер не был высокого мнения относительно жестокости отдельного человека: "Любое насилие, не имеющее прочной духовной основы. Будет эпизодическим и нерешительным. Ему не хватает стабильности, которая может иметь опору лишь в фанатическом мировоззрении"²⁰.

Итак, ненависть - не только средство объединения, но и его продукт. Ренан утверждал, что никогда еще от сотворения мира не было слышно о милосердной нации²¹. Но, можно прибавить, также о милосердной церкви или милосердной революционной партии, Ненависть и жестокость, порожденные самолюбием - ничто в сравнении со злобой и безжалостность. Порожденными самоотречением.

Когда мы видим кровопролитие, террор и разрушение. Порожденное фанатичной любовью к Богу, фанатичной любовью к нации, состраданием к угнетенным и т. п., мы как правило виним в этих постыдных извращениях циничных, властолюбивых вождей. На самом деле, именно порыв к единению. Порожденный энтузиазмом, а не происки злонамеренных лидеров, преобразуют благородные побуждения в реальные ненависть и насилие. Деинливидуализация, которая является подготовительной ступенью к полной интеграции и самоотвержению, является также в значительной степени и дегуманизацией. Общественное учреждение - пыточная камера.