13

ФАКТОРЫ, СПОСОБСТВУЮЩИЕ САМОПОЖЕРТВОВАНИЮ

Идентификация с коллективным целым

Чтобы человек созрел для самопожертвования, он должен лишиться индивидуальности и отличительных признаков. Он должен перестать быть Джорджем, Гансом, Иваном или Тадао - человеческим индивидуумом с датой рождения и смерти. Наиболее радикальный путь к достижению этой цели - полная ассимиляция индивида в коллективное тело. Полностью ассимилированный индивид не рассматривает себя и других как отдельные человеческие существа. На вопрос, кто он такой, он автоматически отвечает: "Немец", "Русский", "Японец", "Христианин", "Мусульманин", член такого-то племени или семьи. За пределами коллективного организма у него нет ни достойной жизненной цели, ни судьбы; и до тех пор, пока живет этот организм, индивид фактически также бессмертен.

Для человека начисто лишенного чувства принадлежности все, что обладает смыслом и ценностью заключено в его собственной жизни. Она для него - единственная реальность в пустоте "ничто", и он цепляется за эту жизнь с бесстыдным отчаянием. Достоевский описал это состояние сознания в "Преступлении и наказании" (часть 11, глава 6). Студент Раскольников в полубреду бродит по улицам Санкт-Петербурга. Несколько дней назад он зарубил топором двух старух. Он чувствует себя отрезанным от всего человечества. Проходя по кварталу красных фонарей близ Сенного рынка, он фантазирует словно приговоренный к казни, которому до смерти осталось всего ничего: "… если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадочке, чтобы только две ноги можно было поставить, - а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, - и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, - то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить - только жить!".

Уничтожение индивидуальной изолированности должно быть полным и всесторонним. В каждом, даже самом обыденном, акте индивид посредством ритуала должен подтверждать свою приверженность религиозной общине, племени, партии и т. п. Его радости и печали, гордость и доверие должны быть связаны с успехами и возможностями группы, а не с его собственными способностями. И, самое главное, он никогда не должен чувствовать себя в одиночестве. Даже очутившись на пустынном острове, он должен ощущать на себе взгляд коллектива. Покинуть группу равносильно остаться за бортом жизни.

Это, несомненно, примитивный способ существования, и его наиболее выразительные образцы можно встретить среди примитивных племен. И если нас удивляет пристрастие массовых движений к этому примитивному совершенству, тут ничего не поделать, ибо в этом антииндивидуализме заключена их суть.

Способностью сопротивляться внешнему давлению человек отчасти обязан чувству принадлежности к группе. Наивысшую выносливость в нацистских концлагерях демонстрировали те, кто ощущал себя членом единой партии (коммунисты) или церкви (священники), или сплоченной национальной группы. Индивидуалисты, какова бы ни была их национальность, погибали первыми. Западноевропейские евреи оказались самыми беспомощными. Презираемые даже неевреями из своего собственного концлагеря, лишенные связей с еврейской общиной, они встречали своих мучителей один на один, покинутые всем человечеством. Теперь мы осознали, что средневековое гетто было для евреев больше крепостью, чем тюрьмой. Без чувства сплоченности и отъединенности от остального мира, какое давало им гетто, они не смогли бы противостоять неумолимым и жестоким порядкам тех мрачных веков. Когда же на короткое десятилетие средние века возвратились в наши дни, они застали евреев без их прежней защиты и раздавили их.

Отсюда неизбежно напрашивается вывод, что когда человек подвергается пыткам или угрозе уничтожения, он не может противостоять им силами исключительно своего Я. Единственный источник силы для него в данной ситуации - быть не собой, а частью могучего, величественного, несокрушимого целого. Вера здесь - прежде всего процесс идентификации; процесс, посредством коего индивид перестает быть собой и становится частью чего-то вечного. Вера в человечество, в будущее, в высшее предназначение какой-либо религии, нации, расы, партии или семьи - что это как не инкарнация того вечного "нечто", в котором Я, стоящее на пороге катастрофы, находит свое убежище?

Страшно сознавать, что тоталитарные лидеры нашего времени, зная об этом источнике отчаянной смелости, используют его не только для укрепления духа своих последователей, но и для того, чтобы сломить волю своих противников. В годы сталинских "чисток" гордые и мужественные люди превращались в жалких трусов путем лишения их возможности идентифицировать себя с партией, которой они служили верой и правдой, с народными массами России. Эти старые большевики давно изолировали себя от остального человечества за пределами России. Они испытывали безмерное презрение к прошлому и к тому будущему, на которое был еще способен капиталистический мир. Они отвергли Бога. Для них не было ни прошлого, ни будущего, ни памяти, ни славы за пределами России и коммунистической партии - но и одна, и вторая были целиком и бесповоротно в руках Сталина. Они ощущали себя, по словам Бухарина, "оторванными от всего, что составляло сущность жизни". Потому-то они и сознавались. Унижая себе перед "правоверными" членами партии, они преодолевали эту свою изоляцию. Они восстанавливали свое единство с вечным целым, обливая свое Я грязью, возводя на него обвинения в несовершенных чудовищных преступлениях, отрекаясь от него публично.

Те же самые русские, которые раболепствовали и пресмыкались перед сталинской тайной полицией, проявили непревзойденное мужество, сопротивляясь, группами или поодиночке, вторгшимся нацистам. Причина столь противоречивого поведения не в том, что сталинская полиция была более жестока в сравнении с гитлеровской армией, но в том, что перед сталинской полицией русский ощущал себя простым индивидом, тогда как в противостоянии с немцами воспринимал себя представителем могучего народа со славным прошлым и еще более славным будущим.

Сходное произошло с евреями. Их поведение в Палестине трудно было предсказать исходя из их поведения в Европе. Британская колониальная администрация в Палестине проводила последовательную, но недальновидную, политику. Она полагала, что коль скоро Гитлер смог истребить шесть миллионов евреев, не встретив серьезного сопротивления, то в Палестине нетрудно будет держать в руках шестьсот тысяч. Но вскоре англичане обнаружили, что хотя евреи и прибыли в Палестину недавно, они оказались трудным противником: отчаянным, упорным и изобретательным. Еврей в Европе встречал своих врагов один на один, как островок жизни в безбрежном океане "ничто". В Палестине же он ощущал себя не человеческим атомом, но представителем древней расы, с незабываемым прошлым и захватывающим воображение будущим. (…)