Обычно фермент отчаяния лучше всего срабатывает среди тех, кого бедность постигла относительно недавно - "новых бедных". Память о лучших временах подобна огню в их жилах. Эти бесприданники и лишенцы с радостью встречают каждое нарождающееся массовое движение. Именно новые бедные обеспечили успех Пуританской революции в Англии 17 века. В ходе движения огораживания (см. раздел 5) тысячи землевладельцев сгоняли своих арендаторов и превращали поля в пастбища. "Крепкие, работящие крестьяне, влюбленные в землю, которая их кормила, превращались в наемных рабочих или закоренелых попрошаек; … городские улицы наполнились нищими"¹. Именно эта масса обездоленных людей была поставщиком рекрутов для кромвелевской армии "нового образца".

Жизнь бедняка на грани голодной смерти - жизнь целеустремленная. Он вовлечен в отчаянную борьбу за пропитание и кров и совершенно свободен от ощущения пустоты. Цели его конкретны и непосредственны. Каждый обед для него - достижение, каждый ночлег с полным желудком - триумф, каждый случайный заработок - подарок небес. Что ему за дело до "сверхличной цели, которая придала бы смысл и достоинство его жизни?". Он нечувствителен к чарам массового движения. Анжелика Балабанова описывает то отрезвляющее воздействие, какое произвел вид крайней нужды на знаменитых радикалов, стекавшихся в Москву в первые дни большевистского переворота. "Здесь я увидела мужчин и женщин, которые всю свою жизнь посвятили идее, которые добровольно отказались от материальных благ, свободы, счастья и семейного благополучия ради осуществления своих идеалов - полностью теперь поглощенных борьбой с голодом и холодом"².

Когда люди с рассвета до заката бьются за то, чтобы просто выжить, они не испытывают ни любви, ни печали. Одна из причин, почему китайцы несклонны к восстаниям заключается в тех невероятных трудностях, с которыми сопряжен здесь поиск ежедневного пропитания. Напряженная борьба за существование "склоняет скорее к статике, чем к динамике"³.

Недовольство, пожалуй, даже сильнее, когда нищета переносима; когда дела улучшаются настолько, что идеальное положение кажется почти достижимым. Несправедливость угнетает сильнее всего тогда, когда она почти исправлена. Де Токвиль в своих исследованиях общественного состояния Франции перед революцией 1789 года был поражен тем открытием, что "ни в одну из эпох, следовавших за Революцией, общественное благосостояние не развивалось быстрее, чем в течение предшествовавших ей двадцати лет"⁴. Он вынужден был заключить, что "!французы считали свое положение тем более невыносимым, чем более оно улучшалось"⁵.

В России, как и во Франции. Малоземельные крестьяне накануне революции владели почти третью пахотной земли и почти вся эта земля была приобретена ими за одно-два поколения до революции⁶. Не действительные страдания, но вкус к лучшему, заставляет людей восставать. Народное восстание в теперешней России едва ли возможно до того, как народ почувствует вкус к хорошей жизни. Наиболее опасный момент для коммунистического режима наступит тогда, когда будет достигнуто значительное улучшение экономических условий жизни народа в России и железная хватка тоталитаризма немного ослабнет. Интересно, что убийство в декабре 1934 ближайшего сподвижника Сталина - Кирова произошло вскоре после того, как Сталин объявил об успешном завершении первой пятилетки и о наступлении "лучшей" и более "веселой" жизни.

Массовое движение в период подъема проповедует ближайшую надежду. Ее задача - побуждать последователей к деятельности, и именно такая (типа "рукой подать") надежда побуждает людей к немедленному действию. Раннее христианство проповедовало скорый конец света и наступление царствия божьего в ближайшем будущем; Мухаммад привлекал правоверных перспективами военной поживы; якобинцы обещали немедленную свободу и равенство; ранний большевизм сулил хлеб и землю; Гитлер обещал скорое прекращение версальсткого унижения. Работу и настоящее дело для всех. Позже, когда движение приходит к власти, центр тяжести переносится на отдаленную надежду - мечты и грезы. Движение в зените своего развития озабочено сохранением настоящего и оно ставит повиновение и терпение выше спонтанного действия: "когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении"⁷.

Каждое сформировавшееся массовое движение имеет свою собственную отдаленную надежду - своего рода наркотик для притупления нетерпения масс и примирения их со своей участью. Сталинизм был таким же опиумом народа, что и любая зрелая религия⁸.

Когда человек не обладает способностями добиться чего-то сам, свобода для него - тяжкое бремя. Что человеку свобода выбора, когда он нерешителен и робок? Человек вступает в массовое движение дабы избежать индивидуальной ответственности или, по словам одного пылкого молодого нациста, "чтобы стать свободным от свободы"⁹.Когда рядовые нацисты отрицали свою виновность в совершенных ими преступлениях, они не кривили душой. Они считали себя обманутыми и брошенными, когда их заставляли нести ответственность за выполнение приказов. Разве не для того вступали они в нацистское движение, чтобы быть свободными от ответственности?

Даже те массовые движения. Которые выступают во имя свободы против угнетения, не осуществляют индивидуальной свободы. Коль скоро движение включается в бескомпромиссную борьбу с господствующим порядком или оказывается перед необходимостью защищаться от внешних и внутренниз врагов, его главной заботой станосится обеспечение единства и готовности к самопожертвованию своих членов, что требует отказа от личной воли, суждения. Выгоды. Согласно Робеспьеру, революционное правление призвано быть "деспотизмом свободы против тирании"¹⁰.

Важный момент, что, отказываясь от или откладывая осуществление идеала свободы личности, активное массовое движение не идет наперекор желаниям своих горячих приверженцев. Фанатики, по словам Ренана, свободы боятся больше, чем гонений¹¹.Еще более удивительно, что члены становящегося массового движения испытывают стойкое чувство освобождения, причем даже в том случае, когда они живут и дышат в атмосфере жесткого контроля, догм и приказов. Это чувство освобождения проистекает как результат избавления от бремени, страхов и безнадежности индивидуального существования. Именно это избавление они воспринимают как освобождение и искупление. Глубокие изменения также дают чувство свободы, даже если эти изменения осуществляются в условиях жесткой дисциплины. И только когда движение проходит активную стадию и устанавливается в качестве прочного института, появляются шансы для установления свобод личности. Чем короче эта активная фаза, тем больше будет казаться, что само движение, а не его завершение, содействовало индивидуальной свободе. И это впечатление тем сильнее, чем более тираническим был порядок, предшествовавший массовому движению.

Те, кто считает свою жизнь напрасной и неудавшейся, жаждут равенства и братства больше, чем свободы. Даже когда они взывают к свободе, то эта свобода не что иное, как свобода установления равенства и единообразия. Стремление к равенству есть отчасти также стремление к анонимности: быть лишь одной из множества нитей туники; нитью совершенно неотличимой от остальных¹². Никто не может показать на нас пальцем, сравнить с другими, выставить напоказ наше убожество.

Бедняки, являющиеся членами компактных расовых и религиозных групп, племен, "крепких" семейт- относительно мало подвержены фрустрациям, а потому почти невосприимчивы к миссионерству массового движения. Чем менее человек ощущает себя автономным, способным к выработке собственной позиции и ответственным за свое положение в жизни, тем менее склонен он рассматривать свою бедность как свидетельство собственной неполноценности.

Прочные семейные связи у китайцев и было, по-видимому, тем, что на протяжении столетий делало их невосприимчивыми к чарам массовых движений. "Поведение человека, погибающего "за свою страну" непонятно китайцу - ведь его семья от этого не выигрывает; напротив, она лишается одного из своих членов". И наоборот, будут поняты и признаны достойными "действия китайца, который за крупную сумму, выплачиваемую его семье, согласится подвергнуться казни вместо осужденного преступника"¹³

Отношение массовых движений в их активной фазе к семье чрезвычайно показательно. Почти все современные движения демонстрируют на своих ранних стадиях враждебное отношение к семье и делают все возможное для ее дискредитации и подрыва. Они осуществляют это, подрывая родительский авторитет, облегчая разводы, беря на себя ответственность за питание, обучение и досуг детей и поощряя наличие внебрачных детей. Нехватка жилья, ссылки, концлагеря и террор также способствуют ослаблению и разрушению семьи. Еще ни одно современное движение не высказало с такой ясностью своего враждебного отношения к семье, как раннее христианство. Иисус выражал это без обиняков: "Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку - домашние его. И кто любит отца или мать более Меня, не достоин Меня"¹⁴. Когда ему сказали, что его мать и братья пришли, чтобы поговорить с ним, он ответил: "… кто матерь Моя, и кто братья Мои? И указав рукою Своею на учеников Своих, сказал; вот матерь Моя и братья Мои"¹⁵. Когда один из его учеников попросил разрешения отлучиться, чтобы похоронить отца, Иисус сказал ему: "Иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов"¹⁶. Он, по-видимому, сознавал, к каким страшным семейным конфликтам способно привести как выполнение его заповедей, так и фанатичная ненависть его противников: "Предаст же брат брата на смерть и отец - сына; и

Восстанут дети на родителей и умертвят их"¹⁷. Кажется странным, но это действительно так: он, проповедовавший братскую любовь, выступал в то же время против любви к матери, к отцу, к брату, к сестре, к жене, к детям.

Последователи Конфуция, ставившие семью превыше всего остального, справедливо критиковали Мо Цзы, отстаивающего братскую любовь. Они доказывали, что проведение принципа всеобщей любви разъединило бы семьи и разрушило общество¹⁸. Проповедник, говорящий "Следуй за мной" выступает разрушителем семьи даже тогда, когда он сознательно не выступает против семьи и не выказывает ни малейшего намерения ослабить ее единство. Результатом проповедей св. Бернара* было то, что "матери прятали от него своих сыновей, а жены - Мужей, иначе он увлек бы их за собой. Он разбил столько семейных очагов, что оставленные жены образовали целый монастырь"¹⁹.

Недовольство, возникающее в отсталых странах вследствие их контактов с Западом, первоначально вызывается вовсе не возмущением против эксплуатации и засилья иностранцев. В гораздо большей степени оно - следствие ослабления племенной солидарности и общинной жизни. Идеал личного успеха, предлагаемый цивилизованным Западом населению отсталых стран, чреват для индивида также возможностью разочарования. Преимущества западного образа жизни часто не могут заменить защищенности и безмятежности анонимного коллективного существования. Даже когда местные жители, воспринявшие западный образ жизни, достигают личного успеха, становясь богатыми или выдвигаясь на высокий пост - они несчастливы. Они чувствуют себя покинутыми и одинокими. Националистические движения в колониальных странах являются отчасти стремлением к возрождению группового существования и бегством от западного индивидуализма.

Западные колонизаторы предлагают туземцу дар индивидуальной свободы и независимости. Они пытаются привить ему чувство уверенности в себе. Однако на деле они добиваются лишь индивидуальной изоляции. Они способствуют отчуждению незрелого и плохо подготовленного к самостоятельной жизни индивида от коллективного целого и предоставляют его, словами Хомякова "свободе собственного бессилия"²⁰. Навязчивое желание построиться в колонны и в едином порыве пройтись маршем по улицам свидетельствует, как в наших собственных странах, так и в наших колониях, о неистребимости попыток уйти от своего бессильного и бесцельного существования. А потому, вполне может так случиться, что современные националистические движения в развивающихся странах, безо всякого влияния извне приведут к более или менее коллективистскому, а не демократическому, обществу.

Предприниматель, единственная цель которого - удержать рабочих на своих местах и извлечь из их труда как можно больше прибыли едва ли достигнет ее, разделив и восстановив одного рабочего против другого. Наоборот, в его интересах, чтобы рабочие чувствовали себя (и, желательно также, самого предпринимателя) частью одного коллективе. Чувство живой солидарности (расовой, национальной, религиозной) - самое эффективное средство против трудовых конфликтов. И даже когда эта солидарность оставляет предпринимателя за бортом. Она все равно способствует "производственному миру" и производительному труду. Исследования свидетельствуют, что наивысшая производительность достигается там, где рабочий ощущает и ведет себя как член команды. Всякое вмешательство, негативно отражающееся на состоянии коллектива, пагубно сказывается и на производственных показателях. "Система оплаты, поощряющая премиальными производственные успехи отдельного рабочего, скорее зло, нежели благо. Групповой аккорд, когда премия зависит от работы всего коллектива, включая мастера, … по-видимому, больше способствует увеличению производительности и удовлетворенности рабочих своим положением"²¹.

Тем самым, очевидно, что для того, чтобы преуспеть, массовое движение должно на самых ранних стадиях своего существования создать мощную корпоративную организацию, способную вобрать всех желающих. Поэтому бессмысленно судить о перспективах нового движения по его доктрине или обещаниям. О массовом движении следует судить по его организации и по его способности к быстрой и полной абсорбции масс разочарованных. В конкурентной борьбе за благосклонность масс между конкурентными верами побеждает та из них, которая имеет наиболее отработанную организацию привлечения. Изо всех культов и философий, конкурировавших в греко-римском мире, только христианство с самого начала имело такую четкую организацию. "Никто из соперников церкви не обладал такой мощной и слаженной структурой. Ни одна из общностей не давала своим приверженцам такого чувства сопричастности"²². Большевистское движение опередило все остальные марксистские движения в погоне за властью именно потому, что имело жесткую коллективную организацию. Движение национал-социалистов также превзошло все другие популистские движения, как грибы росшие в 20-е годы, так как Гитлер уже на ранней стадии понял, что новое массовое движение никогда не переберет лишку в превознесении коллективистских добродетелей. Он знал, что главная страсть отчаявшегося - "принадлежать к чему-либо", и что в ее утолении никогда не бывает "слишком".

Наиболее благоприятной средой для зарождения и распространения массовых движений служит та, которая образовалась в результате начавшегося распада (каковы бы не были его причины) дотоле устойчивых корпоративных структур. В эпоху возникновения и распространения христианства "огромное число людей утратило свои корни. Замкнутые государства-полисы были частично интегрированы в огромную империю … и старые социальные и политические объединения были ослаблены или разрушены"²³. Наибольшие успехи христианство имело в больших городах. Где жили "тысячи лишенных своих корней индивидов: рабов, вольноотпущенников, торговцев, насильно или волею обстоятельств оторванных от своей исконной среды"²⁴. В сельской местности, где общинные связи были расстроены в меньшей степени, новая религия находила менее благодатную почву. Селяне (pagani) и степняки (heathen) дольше всего держались за старые культы. В чем-то схожую ситуацию можно было наблюдать и при зарождении националистического и социалистического движений во второй половине 19 века: "чрезвычайно высокая мобильность и урбанизация населения способствовала в эти десятилетия появлению огромного числа лиц ... вырванных из материнской почвы и местного окружения. Испытав тяжелую экономическую нестабильность, и психологически не умея приспособиться к окружающей обстановке, они были очень восприимчивы к демагогической пропаганде социалистов либо националистов, а иногда и тех, и других"²⁵.

По-видимому, можно считать за общее правило, что когда корпоративный порядок ослабевает, пробил час для массового движения и конечного установления новой и более жизнеспособной формы единства. Когда дотоле всемогущая церковь ослабила свой контроль, появилась возможность для кристаллизации новых религиозных движений. Герберт Уэллс отмечает, что в эпоху Реформации люди "протестовали не против церковной власти, но против ее ослабления…Движения против церкви не в коей мере не были движениями за освобождение от религиозного контроля, но, напротив, за более полный и всеохватывающий контроль"²⁶. Ежели религиозный образ жизни и мышления подрывается просвещением, нарождающееся движение будет социалистическим, националистическим или расистским. Французская революция, бывшая также и националистическим движением, явилась реакцией не против железной тирании католической церкви и старого режима, но против их ослабления и неэффективности. Когда народ восстает против тоталитарной системы, он восстает не против ее гнусности, но против ее слабости.

Где корпоративные структуры крепки, там массовому движению трудно найти опору. Прочность общинных связей евреев как в Палестине, так и в диаспоре была, по-видимому, одной из причин, почему христианство нашло среди них так мало приверженцев. Разрушение Храма привело лишь к упрочению общинных уз. Синагоге и общине были привержены даже более, чем ранее Храму и Иерусалиму. Позднее, когда католической церкви удалось заключить евреев в гетто, общинные связи от этого только укрепились. Сама того не желая, она на несколько столетий продлила существование иудаизма. "Просвещение" подорвало как ортодоксальное христианство, так и стену гетто. Внезапно и, быть может, впервые со времен Иова и Екклезиаста еврей ощутил себя индивидуумом, страшно одиноким во враждебном мире. Не было более коллективного тела, с которым он мог бы слиться, потеряв свою самость. Синагога и община превратились в нечто иссохшее и безжизненное. И только традиции и предрассудки двух тысячелетий удерживали евреев от полной интеграции в нееврейские корпоративные структуры. Таким образом, современный еврей стал самым автономным из индивидов и, неизбежно, также более всего подверженным фрустрации. Неудивительно, что современные массовые движения зачастую находят в нем готового неофита. По той же причине еврей так часто прибегал и к средству, снимающему фрустрацию: бурной деятельности и миграции. Он отчаянно пытался утвердить свое индивидуальное достоинство стяжанием материальных благ и мирской славы.

Оставался, впрочем, еще один крохотный остаток прежней коллективности, который он мог создать вокруг себя своими собственными усилиями, а именно, семья, и здесь он превзошел сам себя. Однако, что касается европейских евреев, Гитлер разорил и сжег их последнее пристанище и надежду в концентрационных лагерях и газовых камерах. Так что теперь более чем когда-либо еврей (особенно в Европе) является идеальным потенциальным новообращенным. Кажется, само Провидение послало евреям в самые черные их времена сионизм, чтобы объединить их в своих объятьях и избавить от индивидуальной изолированности. Израили и в самом деле представляет собой уникальное прибежище: он и дом, и семья, синагога и община, нация и революционная партия - все вместе.

Еще одну и последнюю иллюстрацию этого тезиса мы возьмем из области отношений между армией и массовым движением. Вряд ли известен хоть один пример, чтобы здоровая армия допустила в свои ряды революционное или националистическое движение. Напротив, разлагающаяся (вследствие обычной демобилизации или дезертирства из-за деморализации) армия служит плодородной почвой для ищущего сторонников движения. Человек недавно вышедший из армии - идеальный объект для обращения, и мы обнаружим его в числе первых приверженцев любого современного массового движения. Такой человек чувствует себя одиноким и потерянным в атмосфере всеобщей свободы гражданской жизни. Ответственность и неопределенность автономного существования гнетут его. Он ищет уверенности, товарищества, свободы от персональной ответственности - всего, чего так недостает в этом чужом лицемерном мире - и находит все это в братской и приподнятой атмосфере нарождающегося движения²⁹.